Гром — 18 — Кости
evgeny okorokov
орудия к бою, заряжай и бей, орудия к бою
я поднимаю средний палец вверх, как флаг над головою

[indent] 'выдержки из святого домовского писания
Зажигалка вросла в ладонь и стала частью руки — Гром высекает огонь, щелкая пальцами. Ножи, иглы, ножницы ему лучше не давать — рука дернется, острие воткнется. Во что? — Не угадаешь. В стол, в чью-то шею, в собственный бок. Но зажигалку у него можно отнять, только переломав пальцы. Огонь вспыхивает, ползет по сигарете к губам. Надо постараться, чтобы устроить в Гроте пожар — туман не горит. С Громом всё равно лучше держать дистанцию. Если тронуть - он может ударить, бездумно метит в солнечное сплетение. Дальше - скорее всего драка. И с этим ни-че-го не по-де-лать.
***
«Господи Боже, ты можешь просто перестать!»
Ха. Все равно что перестать моргать.
Пока он был ребенком, это даже забавляло — то мультяшный смех, то карканье, то уморительные гримасы. Казалось, что он просто дурачится. Позже в ход пошли нелепые ругательства и идиотские выкрики, заставляющие краснеть — за них ему доставалось, и он всё пытался объяснить, что это он не нарочно, это кто-то другой говорит его голосом и двигает его телом. Он мог ударить ни с того, ни с сего — и только когда он начал бить себя, они поняли, что с ним что-то не так.
Блядь тупая, тупая блядь! Фью-ють. Блядища ебливая.
Щеку обжигает пощечиной.
Прости, блядь! Сука! Прости, мам.
У нее бледное лицо и губы, сжатые в белую полоску.
Слова и жесты приводят в ужас его самого. Он пытается разучиться говорить, чтобы не вырвалось. Скручивает себя до судорог. Злится — и чем сильнее злится, тем сильнее приступы.
«Заткни чем-нибудь рот».
Искусанные губы, искусанные пальцы. Носовой платок комком во рту. Всё это не помогает. Его тело не принадлежит ему, и он может только заходиться в слепой истерике.
Спустя уйму часов в кабинетах врачей до них дошло, что это навсегда, и от синдрома Туретта нет волшебного лекарства, которое сделало бы их сына нормальным.
У них мог быть нормальный сын, у них был нормальный сын. Иногда его по ошибке называли именем старшего брата, а потом осекались. И он видел этот взгляд - что если бы они могли выбрать...
Господь забрал не того.
***
Могильник — стерильный и белый. Он в нем — чужеродный элемент, нарушает дистиллированный порядок своим присутствием. Вышибает из паучьих рук подносы, бьет посуду. Не говорит - глухо рычит, сжав челюсти до скрежета, от которого на зубах крошится эмаль. Поначалу у него был сосед, но того быстро перевели в другую палату, потому что новичок мешал ему спать. Пауки не ругают его за это, но избегают смотреть в глаза, и выражение лиц у них знакомое — раздражение пополам с отвращением. И вот это вот тошнотворное — ангельское терпение. Оно бесит сильнее всего.
По дороге сюда в машине громко играло радио — отец выкрутил звук, чтобы заглушить рычание и брань на заднем сидении. Он не знал, куда его везут, и был взволнован - на самом деле он всю дорогу молчал, но его рот почти не затыкался.
Родители ему ничего не объяснили. Они давно уже смотрели поверх его головы - научились игнорировать его припадки, а вместе с ними и его самого.
Он еще не понимает, что такое Дом; он думает, что он здесь временно, что ему станет лучше, и он вернется домой — но мать с отцом так и не приезжают. Из Могильника его забирает Кощей.
***
Гром. Гром? Хорошее имя. Сначала разряд молнии - щ-щ-щёлк! а потом раздается раскат. Гррром. Это я.
Волосы наэлектризованные и рыжие до рези в глазах, веснушки ржавыми хлопьями на лице, на руках, на спине. Тонкогубый рот кривится злой улыбкой, оголяя хищные, неровные зубы. Худое тело переламывается судорогой - на сломах выступают острые углы. Кощей привел его в Грот, дал прозвище и примирил его со своей природой. Он слишком долго ненавидел себя и, как губка, впитывал ненависть тех, кто должен был его любить. Злость больше не копится внутри. На это ушло время, но в один прекрасный момент Гром разжимает челюсти и выпускает её наружу.
Шестая или седьмая попытка начать фразу упирается в щ-щёлк, фью-ють! Ку-ку, сука! Сука! Ку-ку. СУКА, БЛЯДЬ. Щелчок пальцами и короткий присвист на двух нотах. Спазмом, как ударом тока, отбрасывает голову набок. Фью-ють. На хуй - это туда! На хуй - это туда! На хуй - туда! Грррр - да! Пизда!
И он не пытается остановить это — никаких больше «возьми себя в руки». Он будто хочет наговориться, нахохотаться, натанцеваться за все годы, что он прожил, стиснув зубы и забившись в угол. Раньше он боялся даже выйти из комнаты, а теперь ему просто насрать. Вместо извинений — яростная улыбка. Наизвинялся уже на всю жизнь вперед.
Страшная тайна: это ужасно выматывает.
***
Временами лучше, временами хуже. Чаще — хуже. Иногда - совсем херово.
Что угодно может служить триггером: кофе, выпивка, усталость. Страх, злость, тревога. Резкие звуки, яркий свет. Скука. Тишина.
Прикосновения. За одним исключением.
Он научился драться, научился смеяться, но до сих пор не научился справляться сам - когда по-настоящему кроет, когда он не может заснуть в ночи, тикая, как бомба, грозящая взорваться. И это просто невыносимо. Припадок уходит в бесконечный цикл, и Гром может только бессильно биться, пока между его головой и изголовьем кровати не возникает ледяная ладонь Кощея. Первый порыв всегда — сбросить с себя его руку, оттолкнуть эту непрошенную заботу. Выкрутиться и отползти, грохоча и давясь матом, подальше. Гром рычит упрямо, дергая лицом: «отс.. отсоси мой хер, грррр, блядь, отсоси мой здоровенный хер от-отстань, я в порядке!» Но не выворачивается. Терпит хватку холодных пальцев, скручивая гордость - пока не становится легче.
И когда наконец отпускает, выдыхает с досадой и благодарностью: «чтоб тебя».
***
Зажигалка безостановочно щелкает в пальцах. Гром тушит сигарету и тут же закуривает следующую. Табачный дым белым туманом повисает перед его лицом. Он не поэт и не колдун, он не слышит голоса, не говорит с духами, не гадает на птичьих внутренностях. Вокруг его кровати в Третьей - ряд пепельниц, а под кроватью - груда бутылок, содержимое которых молотом бьет по мозгам. Вот и вся его магия, больше никаких чародейств.
Но ему и этого довольно. Он сросся с влажным мхом Грота, пропитался до костей холодом подземных течений. Научился обходиться без солнечного света. Стал частью здешнего климата, дурной стихией над головами безъязыких пророков и хмурых демиургов, с которыми он делит комнату - нравится им то или нет.

[indent] 'внешность асоциальная/личина/возможности
Медная проволока на его голове в сыром тумане Грота покрывается патиной, невидимой глазу — только на Изнанке налёт окисла проступает зеленым отливом на волосах. На Изнанке он случайный гость и надолго там не задерживается. Он полагается на удачу и правильную смесь ингредиентов в стакане. Одно из двух - или пойло спровоцирует приступ, или швырнет на Изнанку. Как повезет.
Он сливает в бутылки всё, что жжёт язык, всё, что светится и шершавое на вкус. Толчет таблетки, не читая названия - но только желтые. Смешивает по одному ему известному принципу. То есть, наугад. Если попросить - поделится, но пить это можно только на свой страх и риск - когда первый раз получилось, он потом два дня блевал в сортире, матерясь и мотая головой, как собака.
И оно того стоит - невысокая цена за минуту покоя. На Изнанке он нем и почти неподвижен, приходит туда помолчать.

[indent] 'наружная информация
[indent] средство связи: @shilonen

Отредактировано Гром (Feb 5 2021 03:10 am)