Кали — 18 — ифриты
jelle haen
Так пляшет смерть на седых лугах
Под черной луною с косой в руках
Сквозь тень лесов, да туманов сеть
Мы боимся смотреть как пляшет смерть.

[indent] 'выдержки из святого домовского писания
Кажется, ее зовут Юдифь?
Царевна.
Белые запястья, руки-ветки, вены-реки-руки, чтоб их, какая разница, когда разрезаны вдоль и из них течет красное, красное, красное.
Думаешь, де-точ-ка, что смогла спрятаться?
Я чую твою смерть за версту.
Я поклоняюсь твоей смерти в пол, целую нежный изгиб локтя и шепчу в лицо:
— Мертвое.
По щекам онемение, нервное, так немеет рука или нога, но нет. Немеет лицо, щеки, подбородок, и что-то внутри, смерть стоит на пороге и качает головой.
Шепчу:
- Мертвое, мертвое, мертвое.
Мертвое: протез вместо ладони на покрытой веснушками белой щеке, на влажных розовых губах.
Шепчешь:
— Я умру?
Лоб в горячке упирается в птичьи ключицы, в шею, пта-шеч-ка, моя мать говорила именно так. Пташка. Ртом ко рту, разменивая болезненный выдох на мой, охуительно живой — хорошо тебе? Глотай до дна, я знаю, что ты умеешь —, вдох. Во мне столько жизни, столько ебаной жизни, это дар мой тебе, эдем на земле в последний отрезок жизни жертвенного агнца. Губы в красном, губы пахнут кровью и смертью.
Умрешь?
— Нет.
Шаги к двери, заливистый смех.
— О, нет.
Пауки в Могильнике суетятся, спрашивают что-то, когда я опять — да, опять, невнимательные бестолочи —, куда-то их веду.
Путеводная звезда.
Вифлеем для волхвов. Отче наш для забытых и страждущих, третий глаз, провидение и темное видение, пиковая дама, вестница загробного мира, Стикс и Харон в одном лице. Ах — это драматично вздыхает Бахус — Ифритская любовь ко всем религиям, я слышу все, я есть в каждой из них, я иду раньше, чем ступает она. Запах ладана над пока еще пустой колыбелью ребенка, потерянный ритм кардиографа в наушниках состайника-Бенгала, визг покрышек об асфальт в предоргазменной судороге.
Предчувствую.
Дар смерти, прокляни меня за это?
Пауки открывают кабинет, откачивают девчонку с потерей крови, в потерянной руке — фантомное онемение пальцев, загнанный стук сердца в грудине, проблеск золота в коридоре.
— Тебе пока рано.
Крестная будет ругаться. Ей лучше не знать.

Ты такая не единственная. Никакой индивидуальности снежинки, вас таких полон дом, хоть и пахнете вы по-разному.
Перерезанные вены. Болезнь. Убийство.

***
Нас всегда было двое. Вам правда так сказали?
Бросьте, я тут один. Я всегда был один.
Или?
Всегда был нервным, она всегда была рядом и я, младенец, чувствовал этот запах, это дыхание в щеку, этот шепот в шею, этот всплеск сенсорики тогда еще в живой, пусть и искалеченной ладони. Двойня в материнской утробе — глупые! — тройня, я всегда чувствовал ее рядом: как тихий шепот, как тепло под сердцем, как оборвавшуюся жизнь матери во время родов, как слово и силу, закон и освобождение от всех законов. Мы должны были стать близнецами с сестрой, но там, в животе матери, я породнился с ее смертью.
Чувствовал: тело, несущее себя до могилы, и не привязывался, не смотрел в лицо, бил подаренную отцом – какая же блажь! — грушу. Маленький, меньше нее, тоньше всех сверстников — прыткий шкет.
Больница по средам и пятницам, сиделка, домашний врач, интернат.
Навь — смешная кличка для перенесшей остановку сердца.
Навь — не сестра, нет, я не хочу тебя знать.
Полно.
Как же хочется спать.

***
Эти каталепсии, гипнагогии, сонные параличи. Диагноз не держит в Яви, если не разогнаться. Это я — видишь?! — вечный рыцарь Нави, сонное дитя, вновь оказывающееся от теплой утробы. Мать баюкает меня, как младенца, у матери низкий грудной голос и там, там, куда я проваливаюсь — горячие руки и жесткие жесты.
Аве Мария, влепи мне пощечину, не дай мне уснуть.
Это не я. Слышишь?!
Не я.

***
Пока Гарпии — гнилье, Г о с п о д и — умываются кровью, захлебываются, обжираясь чужим гневом, я танцую.
Я танцую, мою кожу прорезают бутоны, раскрываются цветными лепестками, вьются змеи и птицы, скалятся Тигры — хочешь, покажу любимый рисунок?
Я танцую, ибо нет гнева во мне, я сам себе дрессировщик, сам себе огненное кольцо и человеческая рука в тигриной пасти.
Нет гнева.
И смерти тоже нет.
Мама говорит — я привратник на пороге нового витка, протянутая в нежном жесте рука.
Мама завязывает мне глаза — я тяну, смеясь "Ли-хо" и танцую только для нее, гнев больше никогда не возьмет надо мной верх.

***
Было:

Старожил в доме, бывший Бенгал. Мог бы быть среди слабых детей, но — нет, худой, жилистый, прыткий, ловкий. Бабочка порхает в тонких пальцах, пока Спичка смеется — живое солнечное дитя. Весь в занозах и зазубринах, в царапинах и ссадинах, всегда на самом высоком дереве, ветер в пятках — всегда самый быстрый.

Спичка — нежнее, дети! Загорается от любой искры. Всегда самый тревожный, громкий — статическое электричество на кончиках пальцев, улыбка во все 32.
Спичка чувствует — скоро все покатится к хуям, но таковы законы жизни. Улыбается еще шире.

Стало:

Переводные татуировки и жемчуг под глазами, пестрая одежда и звонкий голос — мальчишеское в голосе давно переломано, говорит по-мужски низко. Говорит неприлично много, двигается еще больше, смеется, смеется, смеется. Широкие движения и металлический звон браслетов на запястье, нахальность, граничащая с неприличием, болтливость, граничащая с юродивостью.

Хорошо рисует — живопись, детка, отбрось серую графику —, лучше только танцует. Говорят, может видеть будущее — глупые, путают такие простые вещи; то, о чем я говорю, не будущее —, ошибаются.

[indent] 'внешность асоциальная/личина/возможности
Прыгун, очень часто застревает где-то между. Чувствует чужую смерть, может угадать, насколько она близко, но такими подробностями не делится.
На изнанке светится, как солнце, слепит глаза; по пятам за ним всегда следует высокая тень.
Говорят, если сорвать с его кожи цветок, можно узнать, когда ты умрешь.
Говорят, поцелуем он может подарить дополнительное время жизни даже смертельно больным, а танцем — отнять.
[indent] 'наружная информация

[indent] средство связи: лс

Отредактировано Кали (Apr 3 2021 03:40 pm)